Журнал "Чтение детям" продолжает праздновать свой день рождения. И первым подарком для всех нас станет первая глава из ещё неопубликованной повести прозаика, победителя конкурса "Книгуру" (повесть "Удалить эту запись?", декабрь 2016) Ларисы Романовской.
Эта повесть - своего рода манифест поколения, чьё детство и отрочество пришлось на непростые 90-е годы XX века.
Она рассказывает о жизни "библиотечной девочки" Риты и её семьи. Через взросление Риты, как сквозь призму, мы видим "время перемен" под новым ракурсом, подчас узнавая себя в персонажах повести. Именно поэтому произведение интересно читать и подросткам, и их родителям.
Лариса Романовская
СЛЕПАЯ КУРИЦА
Шамилю Идиатуллину
Меня зовут «слепая курица».
На первой парте у стены
Сижу и пробую не щуриться.
С доски не вижу. Вижу сны.
«Как будто лапой нацарапала!»
За почерк — два, по смыслу — пять.
Я не хохлатая — крылатая,
Мне снится, что могу летать.
Тяну из сора повседневного
Хвост рифмы, словно червяка.
Мне лебедем не быть, наверное.
Я стану курицей в очках.
Часть первая
Восемь — тринадцать
ЛИМОННЫЕ ВАФЛИ
- Кто последний?
- Мы, но за нами еще женщина в зеленой куртке, туда отошла... - Мама оглядывается, показывает.
В руке у мамы авоська с Риткиными книгами. Другой она крепко, как детсадовца, держит мрачного Димку. Тот может смылиться в последний момент — Ритка и мама это уже проходили.
- Кто последний?
Ритка успевает ответить раньше:
- Мы! Потом женщина в зеленой куртке, она отошла, потом вон та бабушка, а потом — вы.
В очереди самое интересное — говорить, кто за кем стоит. Но это когда ты в конце хвоста. Когда в самом начале, тоже любопытно. Все спрашивают «а еще много осталось?», и отвечать можно солидно, как продавщица. А вот в середине очереди — скука. Могут только спросить: «я за вами занимала, помните?».
Точнее, «помнишь?». Ритке восемь лет, ее никто и нигде не берет в рассчет, кроме очередей. Тут и она, и Димка, и новая толстая тетка, — одинаковые.
- А что дают? - спрашивает толстая.
- Лимонные вафли, по три пачки в руки! - звонко и строго чеканит Ритка.
У них будет девять пачек, если раньше не разберут.
- Девочка, можно, я на тебя возьму? - тетка гладит Ритку по мокрой вязанной шапке.
- Мы, может, еще стоять не будем... - тихо говорит Ритка.
Не врет. Надеется. Вдруг, мама, которая отошла посмотреть, сколько еще осталось, сейчас вернется и скажет, что мало и незачем стоять. Тогда они пойдут в поликлинику и в библиотеку. Обе — детские, стоят рядом, из одной в другую можно добежать без пальто. Мама и Димка пойдут к врачу, а Ритку оставят с книжками.
В поликлинике тоже очередь, всегда. Если длинная — совсем счастье. Ритка останется в читальном зале до закрытия, будет листать подшивку, которую не выдают на дом. Там повесть с продолжением, в четырех номерах, два Ритка уже прочла на той неделе. Сегодня у неё «продолжение следует». Ритка про него помнит. Сегодня пятница, уроки можно потом...
Она бы сама в библиотеку пошла, но ее мама не пускает, ни на трамвае, ни пешком. И «никуда от тебя твои журналы не денутся, их люди вообще по месяцу ждали, а ты хочешь все и сразу, так не бывает в жизни». Ага. А еще Ритке надо тренировать силу воли. И быть храброй, когда разговаривает с незнакомыми людьми. Ритка боится, что толстуха на нее накричит.
Хорошо, что мама уже выбралась из стеклянных дверей. Она держит Димку за рукав — цепко, чтобы не выскочил. Лицо у Димки мрачное.
- Так я на тебя возьму, девочка? - брезгливо уточняет толстуха.
- Вон моя мама идет! - Ритка кричит так, будто сейчас урок кончился. - Мам, ну что, мы не будем стоять? Не будем?
- Будешь, - мама поправляет рукой с авоськой перекошенный берет — ее помяли у прилавка.
- Много осталось? - интересуются толстуха, старушка и еще какая-то женщина.
- До фига, - отвечает всем Димка. Он смотрит на Ритку, как отличник на двоечницу, которую сейчас вызовут к доске.
Ритка догадывается.
- Мам, ну мы же в поликлинику? В библиотеку!
- Мы с Вадимом туда и обратно, а ты пока постоишь.
Мама не уговаривает, не просит Риткиного согласия.
- А давай мы отойдем, а потом вернемся? - Ритка с надеждой смотрит на толстую тетку: - Вы будете стоять?
Тетка молчит, не слышит. Мстит за то, что Ритка не согласилась быть при ней, лишними «руками», в которые полагается три пачки вафель.
- Мам! - просит Ритка: - Давай не будем? Я ненавижу вафли!
- Не хочешь — не ешь, - перебивает маму Димка. - Я за тебя.
- Мам! Давай не будем стоять!
- Мам, давай не пойдем в поликлинику!
- Распустила детей-то! - немедленно комментирует толстуха.
Мама морщится. Сейчас им с Димкой влетит.
- Своих родите и их воспитывайте, - защищает всех Димка.
Мама дергает его за рукав. Взаправду одергивает, в прямом значении слова.
Сегодня на чтении говорили про прямое и переносное значение, Ритка первая подняла руку. Ей поставили пятерку, сказали «вот Борисенкова по книжке в день читает, берите с нее пример». И Ритка похвасталась, что пойдет сегодня в библиотеку. Весь день радовалась этому, больше, чем пятерке. А ей теперь пихают в руку купюры, свернутые трубочкой:
- Мы скоро вернемся. Что тебе в библиотеке взять?
Ритка смотрит на клетчатую авоську. Там внутри — книги, четыре штуки. Больше младшеклассникам не полагается. Четыре — это на выходные хватит. Потом только перечитывать, две недели.
Это сокровище.
Это надо самой идти вдоль полки и выбирать, книгам в лица заглядывать. А еще там журналы в читальном зале. Это ее, Риткино!
- Стой здесь, мы скоро! - командует мама и вцепляется в Димку еще сильнее.
Он идет, как арестант. Оборачивается, показывает язык Ритке, тетке, булочной-«стекляшке». Очереди, которая тянется от булочных дверей мимо парикмахерской. Всему этому серому осеннему дню. Сперва радостному, а потом несчастному и нечестному.
Ритка стискивает кулак так, что деньги намокают от пота.
- Ненавижу ваши вафли — чертовы, уродские, лимонные, протухшие...
Сперва она стоит далеко от светофора, потом напротив, потом светофор остается позади. Ритка много раз видит, как зеленый меняется на красный. Как листья с летних на осенние.
На светофоре человечек. На красном стоит, на зеленом идет. Зеленый сигнал заело, будто человечек хромает. Димка тоже хромает — на физре с «коня» свалился, думали, что перелом, оказалось, вывих.
Димкина классная сказала маме «Обязательно всё фиксируйте в поликлинике, следите, чтобы в карту внесли, ничего не потеряли». У Димкиной классной сына в армию забрали, не удалось отмазать. Она теперь мальчиков жалеет, а родителей пугает «дедовщиной» и «Афганом». Димке до армии еще семь лет, если не поступит никуда. И он не знает, кем станет. А Ритка уже знает.
Она пойдет в институт культуры, выучится на библиотекаря. Будет с утра до вечера читать книжки, а ей за это деньги станут платить. Правда маленькие и, наверное, с задержками, как маме весной.
А сейчас маму из НИИ вообще отправили в отпуск без содержания, денег нет, зато она дома теперь. Ритка возвращается из школы, заходит в подъезд, а от почтовых ящиков пахнет маминым супом. Мама говорит, что так не бывает — они на пятом живут, запахи так далеко не убегают. Но это правда. Дома счастье пахнет супом. А в библиотеке — старыми журналами, теплыми батареями, тихими разговорами. За окном едут трамваи, и большие библиотечные окна звенят — тихо, серебряно.
- Вас здесь не стояло!
- Стояло, стояло!
- Женщина, ну куда вы лезете, совесть есть?
- Занимала я, тут женщина с двумя детьми была, с мальчиком и с девочкой! Девочка в очках!
- Вот девочка! Вот стоит!
- Скажи, я занимала за вами? Ну?
Ритка смотрит на тетку в зеленой куртке и честно говорит:
- Не знаю.
Очередь делает еще один шаг.
- Врет она всё! Такая маленькая, а уже врет!
Риткин кулак сильнее сжимает свернутые деньги. Надо было попросить у мамы книжку. Мама запрещает Ритке читать стоя. Лежа, в метро, в туалете и за едой. Ритка говорит «угу» и все равно это делает. Хотя ей нельзя. У нее на правом глазу «минус три», а на левом «минус три с половиной». Очки толстые, в розовой оправе — такой, будто ее сделали из стеклянных червяков.
Обе бабушки говорят: «Кто же тебя такую замуж-то возьмет?». Была бы Ритка мальчиком, ее бы, наоборот, хвалили — очкастых не берут в армию. Вот у Димки, как назло, со зрением все отлично. А читать он не любит. Ритка за него дневник летнего чтения заполнила, весь. Почерк у них похож. Только Риткин хуже раза в четыре. Димка ворчал: «А еще девочка. Пишет как курица лапой». Мама ругается и вырывает из Риткиных тетрадей страницы, заставляет переписывать.
Говорит, что с таким почерком Ритку не возьмут ни в одну библиотеку, там же надо формуляры заполнять, каталоги разбирать... Неужели про почерк — правда?
Ритка хотела спросить сегодня, у библиотекаря в читальном зале. Правильно говорить «библиотекарь», не «библиотекарша».
- Что дают?
- Кто последний?
- Много осталось?
Очередь сдвигается на шаг. До стеклянных дверей — минут десять. Потом будет теплее, но очень тесно. В булочной на стенах плакаты, Ритка их помнит в подробностях, до последней запятой. Читать там нечего.
За Риткиной спиной, у светофора, визгливо тормозит грузовик, грохочет кузовом. Ритка вздрагивает, очки съезжают.
Риткин локоть попадает в живот толстой тетки.
- Какие дети нервные пошли.
Ритка поднимает оправу на переносице и отвечает серьезно:
- А что вы хотите — у нас вся страна сейчас нервная.
Если тетка продолжит разговор, Ритка расскажет ей, как папа теперь ремонтирует чужие квартиры и дачи, а по ночам возит случайных пассажиров, «бомбит». Еще можно пожаловаться на Димкину успеваемость или на то, что в школе работает всего один женский туалет и там тоже все время очередь.
Ритка любит взрослые разговоры. Но только с умными взрослыми.
- А в гороскопе так и напечатали — «вас ждут тяжелые перемены», так это, я думаю, как раз они... Вы слышали, вчера астролог выступал? - спрашивает толстая тетка поверх Риткиной головы.
Ритка делает еще один шаг. Ноги замерзли и теперь немного неживые. Как протезы летчика Маресьева.
Она боится книг про войну. Это стыдно, у Ритки оба деда воевали, а обе бабушки в тылу работали. А Ритка боится. Но так было не всегда.
В понедельник на политинформации им читали про девочку, которая выжила в концлагере, а потом написала воспоминания.
Политинформация была после четвертого урока и непонятно, когда закончится. Ритка сидела и боялась. Не могла слушать про людей, которых жгли живьем, распинали гвоздями и делали с ними другое, невыносимое, то, чего не может быть в жизни.
Никогда.
Все слушали. Не шевелились. Будто боялись себя выдать. Будто с теми, кто выдаст, сделают то же... То же самое. Если бы хоть кто-то поднял руку, отпросился в туалет. Но все сидели. Ритка боялась больше всех. Казалось, у нее сейчас сердце в рот выпрыгнет.
Она подняла руку, но учительница читала дальше. Еще абзац, потом страницу перелистнула. Кто-то шепнул:
- А Борисенковой надо выйти!
Ритка не могла повернуть голову, посмотреть, кто говорит. Если она сейчас повернется, то расплещет слезы, свой стыдный огромный страх.
Учительница прервалась, закричала:
- Что вы там шуршите? Вы не понимаете? Вам не стыдно? Из людей, из живых людей мыло делали, перчатки, а вы тут шепчетесь! Чего тебе?
- А там Борисенкова руку тянет! Она сейчас описается!
- Борисенкова, выйди. На допросе ты бы первая сломалась. А ты дай дневник и встань у раковины. Там и будешь стоять до конца урока.
Ритка побежала за дверь — по серому линолеуму, мимо вставших у раковины ног в синих форменных штанах и стоптанных тапках, тоже синих. Левый тапок был с продранным носом. Ритка не могла поднять голову, посмотреть, кто за нее заступился, освободил. Наверное, узнала бы потом, по продранному тапку. Но мыслей не было, один страх.
Мыло! Из живых людей!
Ритка шла по коридору — такими же деревянными ногами. Но тогда они плохо гнулись не от холода, а от страха, от желания попасть в туалет — единственный работающий, в котором бывает тихо и спокойно только посреди урока. Ритка потянула дверь, поскользнулась на мокром кафельном полу.
В забитой раковине плавали бычки. Сбоку лежало раскисшее, хозяйственное, серо-желтое... как кусок человеческой кожи... мыло.
Ритка вернулась в класс через три минуты, в мокрых колготках. Если бы кто спросил, она бы сказала, что просто поскользнулась на полу. Просто поскользнулась. Но учительница читала дальше.
- А у меня невестка сама творог делает, из детского кефира, с молочной кухни. Отжимает, знаете, вешает в марле над раковиной...
- Ритка! Ты где?
- Рита? Девочку, в очках, не видели?
- Мам, она опять в космосе!
Димка дергает Ритку за рукав. Держит ее — жестко, по-учительски.
- Земля в иллюминаторе! - он щелкает Ритку по толстой линзе.
- Очки сломаешь, дурак! - сипит Ритка.
- Бледная-то какая. Душно-то как... - мама рядом.
Мама расстегивает Ритке пуговицу на пальто. И становится понятно, что это очередь. За лимонными вафлями, в булочной-«стекляшке», уже внутри, до прилавка — минут пять.
Просто очередь. Не за блокадным хлебом под бомбежкой, не в концлагере в газовую камеру, не куда-то еще, в страшное будущее...
Мама здесь, Димка здесь, до прилавка — недолго, человек пятнадцать. За большим окном закатное небо, опутанное проводами, разбавленнное облаками. Мирное небо.
- Девочке плохо, пропустите...
- К контрольным весам встаньте, женщина! Слышите?
- Вадим! Иди в очередь!
Мама вытаскивает из Риткиного кулака деньги, отдает Димке, тот пробивается к прилавку — быстро, как в школьной столовке... Его пропускают.
- Нас трое! Девять пачек! - орет Димка.
Ритка прижимается к холодному маминому пальто — щекой, раскрытым глазом.
У мамы в руке сумка. Там незнакомые обложки, много... Страшно. Вдруг там то, что читали на политинформации?
- Рита? Ты же одна стояла нормально. Обидел кто-то? Рита, смотри, какие мы тебе книжки взяли...
Мама говорит, говорит. Ритке кажется, это не мама и Димка уходили из очереди, а она сама. Ее насильно забрали, утащили, угнали. И теперь она вернулась. Очень взрослая. Прямо с войны.
- Ритка, мы с Димкой решили, раз он все равно ничего не читает нормально, мы на его абонемент еще три твоих запишем. Он только Пришвина взял, им по внеклассному задали, а остальное тебе... Семь книг на тебя, в одни руки.
Они стоят у столика, где контрольные весы. Весов давно нет, одна табличка осталась, на столике чужие сумки. Ритка с Димкой за этим столиком однажды делали уроки, когда тоже очередь была.
А сейчас на столешнице — ободраннной, коричневой, с узором из сучков, как у школьной парты — Риткина шапка и мамина авоська. Там восемь книжных корешков. Книги лежат друг на друге, как дрова в поленнице. Как трупы в расстрельном рве.
- Там про войну есть?
- А надо? Вам задавали? - мама поправляет беретку.
- Нет, - врет Ритка.
- Нету там про войну. Там для тебя. Библиотекарь специально отложила, заранее, жалела, что ты сегодня не придешь. Вот, сказала, тебе это понравится.
Тугая красная обложка немножко скользит. На ней узорчатая картинка: кораблик, флюгер. Завитушками название, печатными буквами имя автора. Ритка спрячется под красную обложку, на весь вечер. Захлопнет ее за собой, как дверь. И к ней не войдут никакие страхи.
Ритка еще крепче держит маму за рукав. Тоже по-дошкольному.
- Всё, я взял! - Димка распихивает толпу локтями, прижимает что-то к груди.
- Молодец, - мама улыбается, хмурится: - Рита, сейчас домой пойдем...
Поверх Риткиного вздоха летит Димкин крик:
- Мам, я гулять, уроки завтра!
На книжку в красной обложке ложатся лимонные вафли. Девять пачек. Как-нибудь поделят на четверых.
В витрине небо. В небе провода. Черные, как колючая проволока.